Хаврон обернулся. В коридоре, прислонившись плечом к стене, стоял и улыбался темноволосый подросток.
К небу поднимались разноцветные дымы из множества труб. Во дворах лаяли собаки, осипшие от ночной беспорочной службы. Хлопали калитки. Румяные молодые ведьмы с коромыслами шествовали к колодцу. Рядом с ними для охраны обычно плыли бодающиеся вилы и какая-нибудь дедова заговоренная дубинка.
На камнях и заборах тесной улочки, где ночью прокатилась Жрущая Морда, расцветала плесень. Около одного из пятен валялись берцовая кость и колотушка задремавшего ночного сторожа. Похоже, Жрущая Морда не осталась голодной.
В зарослях конопли, густо облепившей заборы, безумно блея, паслись черные козы. Их серебряные копытца прекрасно подходили для чеканки фальшивой монеты для проклятых кладов. На крыльце табачной лавочки сидел Колобородун и, улыбаясь в пространство, набивал папиросы «Беловор» афганским самосадом.
Круглый тургеневский пруд пах арбузными корками. Вокруг него по посыпанной песком дорожке прогуливались две молоденькие барышни с зонтиками. За ними хвостом ходил косматый молодой барин и приставал с пропагандистскими разговорами. Сквозь полупрозрачные тела призраков слабо просвечивал кустарник.
Мефодий шел рядом с Даф. Он почти перестал чему-либо удивляться. Взгляд утомился и забился разнообразием так же, как прежде забивался однообразием московских окраин. Мефодий думал о том, что эмоционально человек устроен просто, и коробочка для радостей и удивлений, гипотетически наличествующая у каждого, не так уж и вместительна.
Депресняк носился у них над головами, изредка вцепляясь когтями в забор или повисая на вывеске.
– Кажется, ему тут неплохо, – сказала Даф.
– На месте твоего котика я бы не нарывался. Здесь собаки не квартирные мопсы! – предупредил Мефодий.
Заглянув через забор в чей-то двор, он увидел на цепи двуглавого пса, защищенного роговой чешуей. Ушей у собаки не было. Хвост был как у ящера. Из жутких пастей капала слюна, заставлявшая землю исходить кислым дымком.
Депресняк, шипя, носился вокруг. Кошмарная двуглавая собака не лаяла, не прыгала, а спокойно следила за котом. Рассчитывала длину цепи. Экономила смертоносные усилия. Здраво оценив свои шансы, Депресняк сделал вид, что сегодня он добрый. Напоследок пронесся над головами клацнувшего зубами пса и вернулся на плечо к хозяйке.
– Правильно, не обижай маленьких! – сказала Даф.
Улита остановилась и, осмотревшись, повернула из тихого переулочка, по которому они до сих пор шли, на довольно широкую улицу.
– Кажется, нам туда! Может, конечно, и не туда, но здесь нам точно нечего делать! – заявила она.
Широкая улица имела с переулками мало общего. Жилые дома на ней практически отсутствовали. С одной стороны тянулись лавки, ресторанчики и всевозможные увеселительные заведения, с другой же – на них укоризненно взирали здания лысегорского магоуправления. Однако укор укором, а ясно было, что чиновникам бегать недалеко.
На бревенчатой стене военной комендатуры висел громадный плакат. На плакате был изображен бравый молодой человек с темными усиками. Небрежно закинув на плечо сглаздамат, он сурово грозил зрителю пальцем, на котором поблескивал магический перстень.
Крупная надпись на плакате вопрошала:
...«Ты записался в боевые маги?
Помни: родина ждет тебя ежедневно —
от полуночи до первых петухов».
На другой стороне – прямо напротив комендатуры – изрешеченные искрами стены игрового клуба наскоро забивались свежими досками. На деревянном щите белой краской с подтеками было написано:
...«Напоминаем, что игра в „Искрос-страйк“ проводится каждую нечетную пятницу
ровно в полночь. Все приходят
со своим оружием. Трупы самовывозятся
до рассвета».
– Не желаешь поиграть? – поинтересовался Чимоданов, обращаясь к Зудуке.
Монстр подпрыгивал у него на шее, вертел головой и таращился во все глаза. Мефодию показалось, что он, как губка, жадно набирается вредительского опыта.
Посреди улицы лежала безголовая рыбина, по которой ползали мухи. Мошкин наклонился к ней, удивленный, что нет запаха. Он сделал шагов десять – и тут только запах гниения настиг его и бесцеремонно втиснулся в ноздри. Евгеша обернулся и увидел, как два чумазых карапуза лет пяти-шести, выглядывая из щели в заборе, дразнясь, утаскивают рыбину за привязанную к хвосту веревку.
– Мертвяк! Мертвяк! Догони! – кричали они Мошкину.
Евгеша в испуге повернулся к Улите. Карапузы, вообразив, что он гонится за ними, прыснули через забор и скрылись огородами.
– Расслабься ты! Обознались. С кем не бывает. Они на эту рыбу мертвяка ловили! – улыбаясь, сказала Мошкину ведьма.
– На рыбу? Как?
– Да очень просто. Мертвяки всегда идут на запах тухлятины. Дети подманивают его дохлой рыбой или кошкой, а затем удирают, таща ее за веревку. Мертвяк гонится за ними. Забавно?
Евгеша испуганно посмотрел на нее.
– Мне не н-нравится! И игра не нравится, и тут не нравится, – нервно сказал он.
– Ты просто чайник! Ничего не понимаешь! Это как очень громкая музыка: чтобы стало клево, к ней надо привыкнуть! – возразила Ната.
– Вот-вот! Подчеркиваю: тут очень даже мило! – согласился Чимоданов.
Мефодий хлопнул себя по груди и раздавил крупного насосавшегося комара. На рубашке тотчас возникло большое кровавое пятно, точно от укола шпагой.
– Летают тут, гадики! Вампирят мою первую положительную! – сказал он с негодованием.